"Где, укажите нам, Отечества отцы,Которых мы должны принять за образцы?"А.С.Грибоедов "Горе от ума"

Борис Георгиевич Лазарев...

Получив предложение написать заметку для книги воспоминаний о его жизни и научной деятельности, я уже, между прочим, не в первый раз, ощутил себя в смешанном (но не сверхпроводящем, о котором мы много знаем, в том числе, благодаря исследованиям самого Бориса Георгиевича) состоянии: писать или не писать? Дело в том, что ни в какой степени я не могу отнести себя к людям, близко знавшим его, либо достаточно часто общавшимся с ним. Наоборот, мои контакты и общение с ним носили характер, скорее, эпизодов, чаще всего непредвиденных и непродолжительных. Что же я могу сообщить о нем?

Но, с другой стороны, Борис Георгиевич столь значительная фигура советской и украинской физики, что практически любые свидетельства могут быть интересными и увеличивают общий объем информации о нем. К тому же объективное представление о каком бы то ни было человеке может быть составлено лишь на основе суммы субъективных, и чем последних больше, тем полнее и выразительнее итоговый результат "суммирования". Да и воздать дань уважения этой удивительной и нетривиальной персоне тоже, честно говоря, столь же приятно, сколь и почетно. В конце концов, лишь после прочтения можно более или менее однозначно ответить на вопрос, а стоило ли вообще что-либо вспоминать тому или иному "мемуаристу". Лично у меня, за примерно 25 лет от первого знакомства, встреч накопилось изрядное количество, многие отложились в памяти, ибо это были встречи с одним из самых замечательных экспериментаторов, успевшим при жизни быть причисленным к разряду классиков физики низких температур.

В годы студенческой и аспирантской учебы, проходивших в Киеве, о Борисе Георгиевиче, признаюсь, я ничего не слышал и даже не припомню, чтобы кто-то в моем присутствии упоминал его имя. Но однажды, в середине 70-х годов (теперь уже прошлого века), когда я стал плотно сотрудничать с Антониной Федоровной Прихотько, по какому-то, безусловно, научному – поводу я зашел к ней, и она в дверях сказала, что хотя мы и договаривались, подробно поговорить сегодня не удастся, поскольку у нее гостят Лазаревы. Тем не менее, она тут же провела меня в квартиру и представила человеку очень приятной и, я бы даже сказал, благородной внешности, который был с ней на "ты". Из этого легко было сделать вывод, что они приблизительно одного возраста (как потом я узнал, - ровесники), но уже невооруженным глазом обращала на себя внимание его необычайная моложавость. Еще мне запомнилось, так как было немного непривычно, что Антонину Федоровну, которую я обычно видел в окружении сотрудников по Институту физики НАН Украины или учеников, он запросто называл Тося.

Борису Георгиевичу тогда было около 70-ти, но в моем восприятии его внешний облик, полностью отвечавший моему, возможно книжному, представлению о профессоре, в последующие годы практически не менялся, он был всегда бодр, подтянут, ироничен, без каких бы то ни было характерных стариковских признаков, во всяком случае, на людях. В ту, первую, встречу он уделил немного внимания "молодому теоретику", как Антонина Федоровна представила меня, может быть, что-то спрашивал, но не думаю, чтобы это было нечто большее, чем вежливость.

В дальнейшем, то ли там же, дома у А.Ф.Прихотько, где они с Любовью Самойловной многие годы останавливались, приезжая в Киев, то ли на сессиях ОФА АН УССР -я Бориса Георгиевича видел, иногда о чем-то говорил, но десятилетие до 86-87-го годов ничем примечательным в памяти не отложилось. Интересы Б.Г.Лазарева были связаны с низкотемпературными, в том числе сверхпроводящими, свойствами обычных металлов, физикой гелия, созданием соленоидов и криостатов (последнее я хорошо знал, так как именно криостаты со специальными оптическими окнами и катушками для измерений спектров кристаллов в магнитном поле, сделанные в его лаборатории, были основными элементами экспериментальных установок А.Ф.Прихотько), а мои, в основном, с диэлектриками, поэтому научных контактов по сути быть и не могло. Разумеется, благодаря рассказам Антонины Федоровны об УФТИ 30-х годов, я многое узнал и о Борисе Георгиевиче, и о его работах и значимости как физика, но это были не собственные впечатления, которые только и могут представлять интерес.

Более или менее тесное (если здесь уместно такое слово) общение с ним состоялось после открытия ВТСП, физикой которых я подобно многим моим коллегам заинтересовался во второй половине 80-х годов. В Украине был создан научный совет по ВТСП, председателем которого стал Виктор Григорьевич Барьяхтар, а членами, физики совершенно разных специальностей, причем как "сверхпроводники-профессионалы" во главе с Борисом Георгиевичем, так и составлявшие большинство "сверхпроводники-любители", среди которых был и я.

Участие в работе совета дало возможность наблюдать Бориса Георгиевича ближе и чаще, а главное, слышать его вопросы, замечания, комментарии, аргументацию. Мне уже тогда было несколько удивительно, как это человек, которому за 80, регулярно (по меньшей мере, 2-3 раза в год) прибывает в Киев на заседания совета или для участия в проводившихся в те годы Рабочих совещаниях, присутствует на них и до, и после обеда, слушает научные сообщения, совершенно адекватно реагирует на их содержание, участвует в дискуссиях. Как-то, в 1989 или 1990 году, на одном из таких совещаний, проходившем в актовом зале Института металлофизики НАН Украины, донецкие экспериментаторы показали кривые с вогнутыми (а не выпуклыми, как это следует из теории Бардина-Купера-Шриффера) зависимостями критического поля Hк2(T) в окрестности ниже температуры сверхпроводящего перехода, за что подверглись резкой критике многих участников. Последнюю точку в обсуждении поставил Борис Георгиевич; он попросил слово и, хотя в Программе докладчиков не значился, достаточно продолжительное время с иллюстрациями, которые (случайно?) оказались при нем, объяснял и докладчикам оригинального сообщения, и их критикам, что так и должно быть в структурно несовершенных либо пространственно неоднородных системах, что еще в 40-е, если не ошибаюсь, годы при исследовании сплавов, относящихся, как и ВТСП, к сверхпроводникам II-го рода, такое уже наблюдалось, и что потребовались немалые усилия по технологии получения образцов, чтобы избавиться от "неправильного" поведения.* Все говорилось эмоционально, но в то же время спокойно, доказательно, убедительно. Во многих других случаях его слово, особенно на заседаниях совета, также оказывалось последним, а зачастую сделать заключительные замечания или подвести итоги его просто просили.

Несколько раз мне выпало удовольствие рассказывать Борису Георгиевичу о современных теоретических представлениях, о так называемых сильно коррелированных металлах, в частности, об особенностях относящихся к последним купратам, отличающих их от хорошо известных ему низкотемпературных сверхпроводников, о которых он, без преувеличения, знал все. Невозможно забыть его внимательные глаза, в которых, однако, хорошо просматривалась некоторая доля скепсиса или недоверия. Он надеялся (и во многом оказался прав), что по мере изучения новых, т.е. высокотемпературных – сверхпроводящих материалов большинство тех фактов, что кажутся удивительными или даже неправомерными, все же впишутся в ставшие привычными представления. "Явление сверхпроводимости", говорил он, таково, что если система стала сверхпроводником, то соответсвующие ее проявления стандартны". В целом это утверждение, несомненно, отвечает действительности, но оно справедливо еще и в частности, как показали исследования последнего десятилетия, наибольшие "нестандартности" присущи как раз нормальной, а не сверхпроводящей фазе ВТСП систем.

Да, иногда мы встречались, но вряд ли Борис Георгиевич выделял меня из огромного количества исследователей, и экспериментаторов, и теоретиков, которые стремились поделиться с ним своими результатами, рассказать о своих планах, узнать его мнение, услышать слова поддержки или одобрения. В области физики и техники низких температур его авторитет был непререкаемым и чрезвычайно высоким.

Мне представляется (правда, только теперь), что его отношение ко мне чуть-чуть изменилось, когда он, абсолютно неожиданно для меня, попросил оттиск опубликованного весною 1992 г. в ФНТ обзора по сверхпроводящим свойствам фуллерита C60. Просьба прозвучала осенью того же года в Большом конференцзале НАН Украины, где проходила очередная (выборная) сессия ОФА. Во время одного из научных докладов, входивших в программу сессии, Борис Георгиевич сел рядом и сам, как ни в чем ни бывало, завел разговор о фуллерене. Его спокойное обращение ко мне было тем более странным (для меня), что незадолго до сессии Борис Георгиевич "открытым текстом" (но в разговоре между нами) отказал мне в своей поддержке. Стоит ли говорить, что его слова я расценил как выражение полного несоответствия между действительной и "запрашиваемой" моими "рыночными стоимостями".

Ни в коей мере я не обиделся - разве можно было обижаться на патриарха, как расценивали и признавали Бориса Георгиевича все низкотемпературщики, тем паче, что он назвал человека которого будет поддерживать определенно (его слово). Я, скорее, расстроился, решив, что для Бориса Георгиевича (и не только) я - пустое место. И вот, спустя 2 или 3 месяца, он сам "восстановил" связь, проявив непосредственный интерес к физическому объекту, о котором едва только слышал. А носителем интереса был человек, которому, между прочим, ни много ни мало - 86 лет! Не скрою, такой "поворот судьбы" был для меня очень обнадеживающим. Я рассказал Борису Георгиевичу все, что узнал на тот момент о фуллерене, а потом еще написал письмо с какими-то комментариями. Позже наша общая знакомая передала мне (tet-a-tet), что Борис Георгиевич в каком-то разговоре благожелательно отозвался и об обзоре, и о моих пояснениях.

Таким своим поведением Борис Георгиевич, не исключено, хотел сказать, что его поддержка (или отсутствие оной) диктуется либо обусловлена разными обстоятельствами. Начать понимать мотивы поведения людей можно только с возрастом, а здесь у Бориса Георгиевича был "бесконечный" запас. Наоборот, его открытость, названная им определенностью, может (и должна!) вызывать лишь уважение и благодарность, служа уроком благородства и высокой нравственности. Он, насколько я могу судить, всегда говорил правду, рассчитывая при этом на понимание.

Наконец, еще одним "каналом" для контактов стала наша (в основном, с моей стороны) переписка после 98-го г., когда Межведомственный совет по сверхпроводимости Украины обратился к Борису Георгиевичу с просьбой быть Почетным председателем этого совета, на которую он ответил положительно. Практически по каждому возникающему вопросу я (в качестве председателя) обращался к нему, ждал реакции, подсказки, соображений. Они, вопросы к нему, могли быть и серьезными, и не очень, но, сколько я помню, Борис Георгиевич проявлял интерес независимо от "размера" вопроса, высказывал мнение или пожелание. Не могу не отметить большую роль, которую играла в "переписке" зав. редакцией ФНТ Людмила Николаевна Маринчак: в порядке бескорыстной помощи она быстро переводила его слова по телефону в электронные письма. Я же ему всегда писал обычные, на домашний адрес. Она же содействовала тому, чтобы его фотография была в ряду фотографий выдающихся криогенщиков мира, которые собраны в криогенной лаборатории НТУ "КПИ".

Природа одарила Бориса Георгиевича отличной генетикой, и он прожил долгую жизнь. Была ли она счастливой, мог бы сказать только он. Но для постороннего наблюдателя он всегда смотрелся как счастливый человек, который согласно одному из определений спешит и на работу, и домой. Их трогательный и гармоничный союз с Любовью Самойловной, безусловное прижизненное признание заслуг и искреннее уважение коллег всего "подлунного мира", множество любимых и любящих учеников, наконец, плодотворное сотрудничество со ставшим мифологической среди физиков личностью Львом Васильевичем Шубниковым -- все это только дополняло и углубляло видение, переводя его в, казалось бы, истину: да, Борис Георгиевич человек счастливый. Ну, и слава Богу.

Но долгая - не значит, увы, бесконечная. И возможно, поэтому не все он успел, чего хотелось бы. В частности, можно сожалеть, что имея такой опыт, обладая такой информацией и сохраняя такую физическую - в прямом и переносном смыслах -форму и такую ясность мышления вплоть до последних дней, он не оставил (по крайней мере, мне обратное не известно) своих записок или воспоминаний о прожитом веке (и почти календарном, и жизненном), событиях, участником или свидетелем которых он был, встреченных людях, посещавших его мыслях. Да мало ли еще о чем? Всего такого, должно быть, не мало... Осознание этого делает его уход еще более невосполнимым.

Завершая, хотел бы, образно говоря, "ответить" на вопрос, вынесенный в эпиграф, раскрыв смысл его использования. Дело в том, что А.С.Грибоедов жил за столетие до Бориса Георгиевича и не мог о нем знать. А будь они современниками, Александру Сергеевичу, уверен, не пришлось бы устами Чацкого спрашивать об образцах для подражания, и, вполне вероятно, герой гениальной пьесы, зная о таком колоссе, как Борис Георгиевич, либо подразумевая его, мог бы пламенно воскликнуть:

Вот нашего Отечества отец,Который следует принять за образец!

p>© 2003 ННЦ ХФТИ
Впервые опубликовано в «Б.Г.Лазарев- Жизнь в науке, Избранные труды, Воспоминания, Харьков: 2003.

Сведения об авторе: Локтев Вадим - Член-корреспондент НАН Украины